Молодые поэты погибшие в вов. Урок-концерт "Он не вернулся из боя…" Стихи поэтов, погибших на войне…. Когда нагрянет враг

МОЛОДЫЕ ПОЭТЫ, ПОГИБШИЕ НА ФРОНТАХ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Мне не скажут мертвые спасибо,
Только поцелует ветерок,
Либо лучик солнечного блика,
Нежно ляжет между этих строк...

Илья Токов

Андрухаев Хусен, 20 лет
Артемов Александр, 29 лет
Багрицкий Всеволод, 19 лет
Богатков Борис, 21 год
Вакаров Дмитрий, 24 года
Викторас Валайтис, 27 лет
Винтман Павел, 24 года
Городисский Захар, 20 лет
Гурян (Хачатурян) Татул, 29 лет
Занадворов Владислав, 28 лет
Калоев Хазби, 22 года
Квициниа Леварса, 29 лет
Коган Павел, 24 года
Крапивников Леонид, 21 год
Кульчицкий Михаил, 23 года
Лебедев Алексей, 29 лет
Ливертовский Иосиф, 24 года
Лобода Всеволод, 29 лет
Лукьянов Николай, 22 года
Майоров Николай, 22 года
Овсянников Николай, 24 года
Подаревский Эдуард, 24 года
Подстаницкий Александр, 22 года
Поляков Евгений, 20 лет
Разиков Евгений, 23 года
Размыслов Ананий, 27 лет
Римский-Корсаков Всеволод, 25 лет (умер в ленинградской блокаде)
Розенберг Леонид, 22 года
Стрельченко Вадим, 29 лет
Суворов Георгий, 25 лет
Сурначев Микола, 27 лет
Тихачек Ариан, 19 лет
Ушков Георгий, 25 лет
Федоров Иван, 29 лет
Шершер Леонид, 25 лет
Шульчев Валентин, 28 лет
Эсенкоджаев Кусейин, 20 лет

Кого ещё вы знаете?

Они ушли на рассвете

[Текст: Дмитрий Шеваров/РГ]

Мы еще застали те дворы, откуда они уходили на фронт. Палисадники, сараи, липа под окном, полуторка, поднимавшая клубы пыли на нашей улице, - очень многое вокруг было допотопным, то есть довоенным.
И та сирень, у которой прощались выпускники 1941-го, осыпала на нас свой цвет, когда мы играли в войну. После дождя в довоенной бочке качалась темная вода со звездами. Вечером, уходя со двора все в пыли и ссадинах, вдруг таинственный ветер из сада касался наших разгоряченных лиц, и нам казалось, что там, в саду, кто-то тихо плачет и это не листья под лунным светом, а девичьи плечи вздрагивают.
Ночная бабочка неслышно бьется в стекло, дрожит. Так повестка дрожит в материнской руке. Заветная тетрадка для стихов еще не в рюкзаке, а под подушкой.
В мае вечерние сумерки слишком быстро переходят в утренние. Молчите, будильники. Не греми, рукомойник. Помолчите, репродукторы. Паровоз с красной звездой на груди, постой еще на запасном пути… Дайте дописать стихи.

Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.

Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.

Все грущу о шинели,
Вижу дымные сны,-
Нет, меня не сумели
Возвратить из Войны.

Дни летят, словно пули,
Как снаряды - года...
До сих пор не вернули,
Не вернут никогда.

И куда же мне деться?
Друг убит на войне.
А замолкшее сердце
Стало биться во мне.
***
Я курила недолго, давно - на войне.
(Мал кусочек той жизни, но дорог!)
До сих пор почему-то вдруг слышится мне:
«Друг, оставь «шестьдесят» или «сорок»!»

И нельзя отказаться - даешь докурить.
Улыбаясь, болтаешь с бойцами.
И какая-то новая крепкая нить
Возникала тогда меж сердцами.

А за тем, кто дымит, уже жадно следят,
Не сумеет и он отказаться,
Если кто-нибудь скажет:
«Будь другом, солдат!» -
И оставит не «сорок», так «двадцать».

Было что-то берущее за душу в том,
Как делились махрой на привале.
Так делились потом и последним бинтом,
За товарища жизнь отдавали...

И в житейских боях я смогла устоять,
Хоть бывало и больно, и тяжко,
Потому что со мною делились опять,
Как на фронте, последней затяжкой.
***
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Поэты, погибшие на Великой Отечественной войне, были в чести и моде в 1960-е годы. Их имена были высечены на мемориальной доске в ЦДЛ, их стихи читали там 9 мая… И это было не только официальное признание. Собиратель и хранитель андеграунда Константин Кузьминский писал: «Символом нашего времени стало поколение погибших. Коган, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчицкий, Николай Отрада - три выпуска Литинститута погибло в первые два месяца войны».

Но чужая слава (пусть и мёртвых!) для кого-то невыносима. И вот уже Станислав Куняев громит поэтов, объединённых им в «ифлийское братство», - Павла Когана, Михаила Кульчинского, Всеволода Багрицкого, Николая Майорова, Николая Отраду... Он громит их за книжность и за романтику, за максимализм и за интернационализм, за легкомысленное отношение к смерти и за расчёты на коммунизм «с существенным эпитетом «военный» .

И как-то так выходит у Куняева, что эти «ифлийцы» не то чтобы все евреи, во всяком случае не из крестьян. А стало быть, не ведая любви к «малой родине», далеки от народного представления о войне. Правда, «еврейский вопрос» открыто не обозначается, но читатели, осведомлённые в литературных «партиях», всё понимают. К тому же только что опубликовано стихотворение Бориса Слуцкого: «Евреи - люди лихие, / Они солдаты плохие: / Иван воюет в окопе, / Абрам торгует в рабкопе...» («Новый мир», 1987, № 10) - ответ на выпады в духе Куняева.

Однако никаких евреев, когда эти поэты жили и творили, в Советском Союзе не было. Евреи были русскими - и по самоощущению, и по отношению к ним. Лишь много позже Александр Галич сделает из Павла Когана еврея - в «Реквиеме по неубитым» (1967), о Шестидневной войне. Там он клеймит «красавчика, фашистского выкормыша» - президента Египта Насера, незаслуженно увенчанного звездой Героя Советского Союза: «Должно быть, с Павликом Коганом / Бежал ты в атаку вместе, / И рядом с тобой под Выборгом / Убит был Арон Копштейн...»

Работа в степени романтики

«Книжный романтизм» действительно присутствовал в их «картине мира». Впрочем, если держать за книжного романтика Николая Гумилёва, чью поэзию боготворил Коган (см. его стихотворение «Поэту», 1937). В стихах Гумилёва стоит искать и истоки знаменитой «Бригантины» (эту песню Коган вместе с Георгием Лепским сочинил в том же 1937-м) - и флибустьеры, и авантюристы, и прочая романтика.

Это потом романтику низведут до агитации и пропаганды. А тогда она воспринималась всерьёз. «Романтика - это будущая война, где победим мы» , - говорил их сверстник критик Михаил Молочко, погибший в 1940-м в снегах Карелии. «Работа в степени романтики - вот что такое коммунизм!» - гениально точно определил Михаил Кульчицкий.

Счастье Багрицкого, что он умер в 1934-м, а то посадили бы, как посадили в 1937-м его вдову, Лидию Суок (она мужественно протестовала против ареста поэта Владимира Нарбута). Или же - более вероятный вариант - совсем бы скурвился (как, например, Николай Тихонов).

Александр Галич, писавший в те же годы советско-романтические пьесы, очнётся спустя два десятилетия: его «Прощание с гитарой» (1964-1966) - запоздалое расставание с иллюзиями молодости: «Романтика, романтика / Небесных колеров! / Нехитрая грамматика / Небитых школяров» . Но друзья его, «небитые школяры» , оплатили романтику собственной гибелью, и это чего-то стоит, наверное...

К стихотворству молодые поэты относились очень серьёзно. Насаждаемый тогда, как картошка, соцреализм раздражал их безмерно. «Искусство движется теперь горизонтально. Это горько» (Коган). «Стихи писать сейчас надо такие: «Вперёд! Ура! Красная заря!!!» Я таких писать не умею, видит Бог» (Кульчицкий). Их эстетические установки вступали в спор и с пастернаковским «и тут кончается искусство, и дышит почва и судьба» . «Здесь начинается искусство, и здесь кончаются слова» , - с нажимом поправлял Коган.

Кульчицкий проигрывал вариант выбора - между стихами и коммунизмом:

Но если бы
кто-нибудь мне сказал:
сожги стихи -
коммунизм начнётся, -
я б только терцию
промолчал...
А потом взял бы
и написал -
тако-о-ое...

Самое такое (1941)

Их прямыми наставниками в поэзии были конструктивисты - Илья Сельвинский, Владимир Луговской, Эдуард Багрицкий и, разумеется, Илья Эренбург. Пожалуй, конструктивизм, с его целями «локальной семантики», кое-чему научил их в области поэтической техники. Конструктивисты, эти «советские западники», были верными слугами режима. Но, как бы в компенсацию, культивировали сложные, рафинированные формы поэзии. Молодые поэты хорошо усвоили уроки конструктивистов - прежде всего «грузификацию слова», то есть коротко, сжато, в малом - многое, в точке - всё.

Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
Задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже мёртвым славы не сыскать.

Павел Коган, 1941

Лихая удаль, красота резкого (хулиганского) жеста плюс энергетическая сила пассионариев, идущих вперёд «даже вопреки инстинкту самосохранения» (Лев Гумилёв), определяли это поколение:

Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики
невиданной революции.
В десять - мечтатели,
В четырнадцать - поэты и урки,
В двадцать пять -
внесённые в смертные реляции.
Моё поколение -

это зубы сожми и работай,
Моё поколение -

это пули прими и рухни.

Павел Коган, 1940

Знаменитая «Гроза» Павла Когана оканчивалась строками: «Я с детства не любил овал, / я с детства угол рисовал» (1936). Его младший собрат Наум Коржавин ревниво ответит в 1944-м уже два года как погибшему Когану: «Меня, как видно, Бог не звал. / И вкусом не снабдил утончённым. / Я с детства полюбил овал / за то, что он такой законченный» ... По этим двум вариациям на одну тему видно, чем пассионарий отличается от всех остальных.

Самым притягательным источником исторической эстетики для них была Гражданская война: с её бесшабашностью, каким-то диким размахом, отчаянием и гибельной красотой стоицизма. Щорс, Котовский стали их героями:

...Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело своё гранёное
Японской гимнастикой мучил.

Михаил Кульчицкий, 1939

Обаяние Гражданской войны продержалось достаточно долго, и даже «Сентиментальный марш» Булата Окуджавы (1957) не был ещё его последним излётом.

Темень. Глухо. Темень

И менее всего эти мальчики походили на плакатных квадратных «хомо советикус», которых рьяно примутся клеймить в постсоветское время. Они чувствовали: эпоха явно чего-то хотела, чего-то ждала от них, но чего именно - трудно было понять. Частое состояние и слово в стихах - тревога.

В поле темень, в поле жуть -
Осень над Россией.
Поднимаюсь. Подхожу
К окнам тёмно-синим.
Темень. Глухо. Темень. Тишь.
Старая тревога.
Научи меня нести
Мужество в дороге.
Темень. Глухо...

Павел Коган, 1937

В этом сумрачном переплясе цыганочки - вся русская тоска и вся русская метафизика. (В пандан ему, кстати, и «Ночной разговор в вагоне-ресторане» Александра Галича, 1968.)

Другое ключевое состояние и слово - «путать». Коган обращается к своей «эпохе громкой»: «Прости ж мне фрондёрства замашки, и всё, что спутал я, прости» (1937). «Мы сами, не распутавшись в началах, вершили скоротечные дела» (1937). В «Последней трети», незаконченном романе в стихах, он пишет:

Но как мы путали. Как сразу
Мы оказались за бортом.
Как мучались. Как ум за разум,
Как взгляды тысячи сортов.
Как нас несло к чужим...

Кто такие «чужие?» И что имел в виду Михаил Кульчицкий, когда признавался: «Я отшиб по звену и Ницше, и фронду» ?

Ясно, по крайней мере, одно: какое-то время они находились в онтологической зыбкости, в нервозной неопределённости. И этим отличались от предыдущего поколения. Показателен в этом смысле диалог Всеволода Багрицкого с отцом, Эдуардом Багрицким. В поэме «ТВС» (1929) в гости к мечущемуся в чахоточном жару поэту, Багрицкому-старшему, приходит его чёрт, Дзержинский, и объясняет, как жить, соответствуя веку: «Оглянешься - а вокруг враги; / Руку протянешь - и нет друзей; / Но если он скажет: «Солги» - солги. / Но если он скажет: «Убей» - убей» .

Всеволод Багрицкий пишет стихотворение «Гость» в 1938 году - его отец четыре года как умер, мать посадили (она заступилась за арестованного Владимира Нарбута). В «Госте» старший поэт (Эдуард Багрицкий) ведёт воображаемый разговор с молодым человеком (поэтом? Чекистом?). И выказывает в этом разговоре чрезвычайное беспокойство, отсутствие чётких представлений о происходящем в мире: «Какое время! Какие дни! / Нас громят или мы громим?» Вокруг по-прежнему враги, но от них лучше бежать:

Но где ни взглянешь - враги, враги.
Куда ни пойдёшь - враги.
Я сам себе говорю - беги!
Скорее беги,
Быстрее беги.
Скажите - я прав?

Павел Коган, будучи подростком, дважды сбегал из дома, чтобы посмотреть, что происходит с русской деревней. В результате этих путешествий и был написан в мае 1936 года «Монолог» - одно из самых странных и страшных стихотворений в русской поэзии ХХ века. Прежде всего - по запредельному ощущению поражения, краха:

Мы кончены. Мы отступили.
Пересчитаем раны и трофеи.
Мы пили водку, пили «ерофеич»,
Но настоящего вина не пили.
Авантюристы, мы искали подвиг,
Мечтатели, мы бредили боями,
А век велел - на выгребные ямы!
А век командовал: «В шеренгу по два!»
........................................
Я понимаю всё. И я не спорю.
Высокий век идёт высоким трактом.
Я говорю: «Да здравствует история!» -
И головою падаю под трактор.

Кажется, 17-летний мальчик если и не осознавал в полной мере (а кто осознавал?), то чуял тёмную, потаённую жизнь России. Как результат - приятие неизбежности гибели, трагический стоицизм, в основе которого евангельское: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода».

Бесприютность, экзистенциальная заброшенность, нервозность и неопределённость, когда всё не то и всё не так, привели Николая Майорова к печальной версии судьбы его поколения в истории:

Безжалостно нас время истребит.
Забудут нас. И до обиды грубо
Над нами будет кем-то вбит
Кондовый крест из тела дуба.

Предчувствие (1939?)

Однако написанное несколько месяцами позже стихотворение «Мы» соотносится с предыдущим, как снимок с негативом.

И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!

Надвигающаяся Вторая мировая война - вопреки всему ужасу катастрофы или благодаря ему? - придала этому поколению чувство безусловной определённости, которого им так не хватало. Теперь можно было вздохнуть с облегчением и не путаясь сказать: «Есть в наших днях такая точность, / что мальчики иных веков, / наверно, будут плакать ночью / о времени большевиков…» (Павел Коган, 1940-1941).

Здесь и теперь

Прежде удивлялись тому, что поэты эти предвидели будущее - предчувствовали войну и свою смерть на ней. «На двадцать лет я младше века, но он увидит смерть мою» (Михаил Кульчицкий, 1939); «Я не знаю, у какой заставы вдруг умолкну в завтрашнем бою» (Николай Майоров, 1940); «Когда-нибудь в пятидесятых художники от мук сопреют, пока изобразят их, погибших возле речки Шпрее» (Павел Коган, 1940). Но куда удивительнее было бы, если бы молодые - призывного возраста - поэты не заметили, где и когда они живут. После революции, после Гражданской войны относительно спокойно прошёл очень короткий срок. А потом: война в Испании, озеро Хасан, Халхин-Гол, поход на Западную Украину и Западную Белоруссию. Советско-финская война.

Расхожие (либеральные) стереотипы предписывали говорить о Сталине только как о чудовище и дегенерате и считать эту карикатуру правдой. Гениальность же Твардовского в том, что он не боялся и умел быть выше предрассудков своей среды, выше расхожих представлений. Он смотрит на Сталина как человек причастный, кровно связанный со Сталиным и, стало быть, за всё отвечающий.

Страна дышала воздухом войны. ОСОАВИАХИМ, военные игры школьников, фильмы, книги, песни… «Если завтра война, если завтра в поход...» Песня из кинофильма «Александр Невский» (1938) на стихи Владимира Луговского воспринималась как прямой призыв: «За отчий дом, за русский край вставайте, люди русские!»

То было время чистого, беспримесного патриотического энтузиазма (что бы потом ни говорили о «сатанинских звёздах», о «соломенном пугале немецкого фашизма» и об отсутствии у русского мужика желания воевать). И стихи молодых поэтов звучали если не в той же тональности (регистров было больше), то о том же:

Я слушаю далёкий грохот,
Подпочвенный, неясный гуд.
Там поднимается эпоха,
И я патроны берегу.

Павел Коган, 1937

Поступь истории стала слишком ощутимой, чтобы её не заметить. И ясно было, что рано или поздно война дойдёт до России. «Военный год стучится в двери / Моей страны…» (Михаил Кульчицкий, 1939).

Как ответить на надвигающуюся войну - они знали. Знали, что будут - вместе со страной - воевать за неё. И, конечно, в этом смысле они были государственниками. «Мальчики Державы» - так называет их Лев Аннинский .

Эту необходимость они принимали как должное не потому, что не ценили личности, не потому, что стремились раствориться в коллективном «мы». На алтарь истории и войны они несли своё «я». Их реакция на войну была реакцией пассионариев на экстремальную ситуацию:

Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.

Павел Коган, 1940-1941

(Стоит отметить забавную историческую траекторию: идею вторжения в Индию в августе 1919 года продавливал предреввоенсовета Лев Троцкий. А стихи Когана наверняка стучали в сердце Владимира Жириновского, когда он говорил о своей мечте: «…чтобы русские солдаты омыли свои ноги тёплой водой Индийского океана».)

Молодым поэтам грезилась (прямо по Марксу, Ленину и Троцкому) грядущая Мировая Революция. Неизбежным вариантом будущего представлялась Земшарная Республика Советов, всесветность, когда «только советская нация будет. И только советской расы люди...» (Михаил Кульчицкий). Настоящее они воспринимали как проекцию будущего (или из будущего) и называли себя (прямо по Хлебникову) «шарземцы» .

Но притом патриотизм этих поэтов был русским. Как заклинание повторял Кульчицкий в поэме «Самое такое»: «Я очень сильно люблю Россию», «Но я продолжал любить Россию» . Россию, а не СССР, не Республику Советов. И этот русский патриотизм вступал в конфликт с будущим земшарством, всесветностью.

Но людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю…

Павел Коган, 1940-1941

Постоянно выясняемые отношения с родиной - может быть, главная тема русской поэзии. На рассматриваемом здесь отрезке времени тема эта начата Луговским: «Мне страшно назвать даже имя её - / свирепое имя родины» (1926), продолжена Коганом: «Родина моя. Звезда. Боль моя старинная» (1937) - и им же завершена.

В советские времена их ценили за то, что «эта поэзия - изнутри войны». Между тем главное они сказали до войны. Их реальный военный опыт был недолгим. Опыт этот не изменил принципиально их «картины мира» - только внёс в неё, может, и важные, но всё-таки дополнительные штрихи, уточняющие. Про то, что смерть грязна, они знали и раньше. Знали про «выгребные ямы», про «грубые обмотки», про «тухлые портянки» и про прочие изнаночные стороны бытия. Всё это они пережили до фронта. И одно из последних, а может быть, и последнее стихотворение Кульчицкого не открывало что-то новое, скорее подводило итог уже известному.

Война ж совсем не фейерверк,
А просто - трудная работа...

Их поэтический опыт - крутой замес жестокого реализма на энергии пассионариев - пришёлся кстати и Семёну Гудзенко. Он-то действительно стал поэтом только на фронте и там же написал классное стихотворение «Перед атакой» (1942):

...Сейчас наступит мой черёд.
За мной одним идёт охота.
Будь проклят сорок первый год
и вмёрзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв. И лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо...

Заканчивалось стихотворение страшной и точной подробностью, восхитившей когда-то Эренбурга: «...и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую» .

Гудзенко принадлежит и знаменитое:

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мёртвых расцвели голубые цветы.

Моё поколение (1945)

«В двадцать пять - внесённые в смертные реляции…» - тут Павел Коган ошибся: он сам, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров погибли, не дожив до этого возраста. И задолго до победы. Семён Гудзенко умер в 1953-м, как и напророчил: «Мы не от старости умрём, / От старых ран умрём… / Так разливай по кружкам ром, / Трофейный рыжий ром»

А. Екимцев А. Екимцев ПОЭТЫ ПОЭТЫ Где-то под лучистым обелиском, От Москвы за тридевять земель, Спит гвардеец Всеволод Багрицкий, Завернувшись в серую шинель. Где-то под березою прохладной, Что мерцает в лунном далеке, Спит гвардеец Николай Отрада С записною книжкою в руке. И под шорох ветерка морского, Что зарей июльскою согрет, Спит без пробужденья Павел Коган Вот уж ровно девятнадцать лет. И в руке поэта и солдата Так вот и осталась на века Самая последняя граната Самая последняя строка. Спят поэты вечные мальчишки! Им бы завтра на рассвете встать, Чтобы к запоздавшим первым книжкам Предисловия кровью написать! Где-то под лучистым обелиском, От Москвы за тридевять земель, Спит гвардеец Всеволод Багрицкий, Завернувшись в серую шинель. Где-то под березою прохладной, Что мерцает в лунном далеке, Спит гвардеец Николай Отрада С записною книжкою в руке. И под шорох ветерка морского, Что зарей июльскою согрет, Спит без пробужденья Павел Коган Вот уж ровно девятнадцать лет. И в руке поэта и солдата Так вот и осталась на века Самая последняя граната Самая последняя строка. Спят поэты вечные мальчишки! Им бы завтра на рассвете встать, Чтобы к запоздавшим первым книжкам Предисловия кровью написать!

Борису Богаткову не было еще и 19 лет. Борису Богаткову не было еще и 19 лет. Командир взвода автоматчиков, он пишет стихи, создает гимн дивизии. Подняв в атаку солдат, он пал смертью храбрых 11 августа 1943 года в бою за Гнездиловскую высоту (в районе СмоленскЕльня). Посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Командир взвода автоматчиков, он пишет стихи, создает гимн дивизии. Подняв в атаку солдат, он пал смертью храбрых 11 августа 1943 года в бою за Гнездиловскую высоту (в районе СмоленскЕльня). Посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Борис Богатков Борис Богатков Новый чемодан длиной в полметра, Кружка, ложка, ножик, котелок... Я заранее припас все это, Чтоб явиться по повестке в срок. Как я ждал ее! И наконец-то Вот она, желанная, в руках!..... Пролетело, отшумело детство В школах, в пионерских лагерях. Молодость девичьими руками Обнимала и ласкала нас, Молодость холодными штыками Засверкала на фронтах сейчас. Молодость за все родное биться Повела ребят в огонь и дым, И спешу я присоединиться К возмужавшим сверстникам моим.

Павел Коган …Столько видел и пережил сожженные немцами села, женщины, у которых убиты дети, и, может быть, главное людей в освобождённых сёлах, которые не знали от радости, куда нас посадить, чем угостить. Нам всегда казалось, что мы всё понимаем. Мы и понимали, но головой. А теперь я понимаю сердцем. И вот за то, чтобы на прекрасной нашей земле не шлялась ни одна гадина, чтоб смелый и умный наш народ никто не смел назвать рабом, за нашу с тобой любовь я и умру, если надо. …Столько видел и пережил сожженные немцами села, женщины, у которых убиты дети, и, может быть, главное людей в освобождённых сёлах, которые не знали от радости, куда нас посадить, чем угостить. Нам всегда казалось, что мы всё понимаем. Мы и понимали, но головой. А теперь я понимаю сердцем. И вот за то, чтобы на прекрасной нашей земле не шлялась ни одна гадина, чтоб смелый и умный наш народ никто не смел назвать рабом, за нашу с тобой любовь я и умру, если надо. Павел Коган родился в 1918 году в семье служащего в Киеве. С 1922 года жил в Москве. Здесь окончил школу и в 1936 году поступил в московский Институт философии, литературы и искусства (ИФЛИ). В 1939 году перешёл в Литературный институт, продолжая заочно учиться в ИФЛИ. Он был человек страстный, вспоминает Давид Самойлов. Так же горячо, как к стихам, он относился к людям. К друзьям влюблённо, но уж если кого не любил, в том не признавал никаких достоинств. Павел Коган родился в 1918 году в семье служащего в Киеве. С 1922 года жил в Москве. Здесь окончил школу и в 1936 году поступил в московский Институт философии, литературы и искусства (ИФЛИ). В 1939 году перешёл в Литературный институт, продолжая заочно учиться в ИФЛИ. Он был человек страстный, вспоминает Давид Самойлов. Так же горячо, как к стихам, он относился к людям. К друзьям влюблённо, но уж если кого не любил, в том не признавал никаких достоинств. Письмо с фронта

«МЫ» «МЫ» Есть в наших днях такая точность, Что мальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью О времени большевиков. И будут жаловаться милым, Что не родились в те года, Когда звенела и дымилась, На берег рухнувши, вода. Они нас выдумают снова Сажень косая, твёрдый шаг И верную найдут основу, Но не сумеют так дышать, Как мы дышали, как дружили, Как жили мы, как впопыхах Плохие песни мы сложили О поразительных делах. Есть в наших днях такая точность, Что мальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью О времени большевиков. И будут жаловаться милым, Что не родились в те года, Когда звенела и дымилась, На берег рухнувши, вода. Они нас выдумают снова Сажень косая, твёрдый шаг И верную найдут основу, Но не сумеют так дышать, Как мы дышали, как дружили, Как жили мы, как впопыхах Плохие песни мы сложили О поразительных делах. Мы были всякими, любыми, Не очень умными подчас. Мы наших девушек любили, Ревнуя, мучаясь, горячась. Мы были всякими. Но, мучась, Мы понимали: в наши дни Нам выпала такая участь, Что пусть завидуют они. Они нас выдумают мудрых, Мы будем строги и прямы, Они прикрасят и припудрят, И всё-таки пробьёмся мы! Мы были всякими, любыми, Не очень умными подчас. Мы наших девушек любили, Ревнуя, мучаясь, горячась. Мы были всякими. Но, мучась, Мы понимали: в наши дни Нам выпала такая участь, Что пусть завидуют они. Они нас выдумают мудрых, Мы будем строги и прямы, Они прикрасят и припудрят, И всё-таки пробьёмся мы!

Михаил Кульчицкий Мечтатель, фантазёр, лентяй- завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом Вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: лейтенант Звучит налейте нам, И, зная топографию, Он топает по гравию. Война ж совсем не фейерверк, А просто трудная работа, Когда черна от пота вверх скользит по пахоте пехота. Мечтатель, фантазёр, лентяй- завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом Вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: лейтенант Звучит налейте нам, И, зная топографию, Он топает по гравию. Война ж совсем не фейерверк, А просто трудная работа, Когда черна от пота вверх скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте До мозга костей промёрзших ног Наворачивается на чёботы Весом хлеба в месячный паёк. Марш! И глина в чавкающем топоте До мозга костей промёрзших ног Наворачивается на чёботы Весом хлеба в месячный паёк. На бойцах и пуговицы вроде Чешуи тяжёлых орденов. Не до ордена. Была бы Родина На бойцах и пуговицы вроде Чешуи тяжёлых орденов. Не до ордена. Была бы Родина Михаил Валентинович Кульчицкий родился в 1919 году в Харькове. Окончив десятилетку, некоторое время работал на Харьковском тракторном заводе. Проучившись год в Харьковском университете, перевёлся на второй курс Литературного института им. Горького.

Всеволод Багрицкий Поэт Всеволод Эдуардович Багрицкий сын поэта и сам поэт родился в Одессе. В 1926 году семья Багрицких переехала под Москву. После школы Всеволод учился в Государственной театральной студии. Писать стихи начал очень рано. Поэт Всеволод Эдуардович Багрицкий сын поэта и сам поэт родился в Одессе. В 1926 году семья Багрицких переехала под Москву. После школы Всеволод учился в Государственной театральной студии. Писать стихи начал очень рано. В действующую армию попал лишь после настойчивых просьб, в январе 1942 года, поскольку был освобождён от воинской службы по состоянию здоровья. Всеволод Багрицкий получил назначение в армейскую газету «Отвага» на Волховском фронте. В действующую армию попал лишь после настойчивых просьб, в январе 1942 года, поскольку был освобождён от воинской службы по состоянию здоровья. Всеволод Багрицкий получил назначение в армейскую газету «Отвага» на Волховском фронте. Мы двое суток лежали в снегу. Никто не сказал: Замёрз, не могу. Видели мы и вскипала кровь Немцы сидели у жарких костров. Но, побеждая, надо уметь Ждать, негодуя, ждать и терпеть. По чёрным деревьям всходил рассвет, По чёрным деревьям спускалась мгла. Но тихо лежи, раз приказа нет, Минута боя ещё не пришла. Мы двое суток лежали в снегу. Никто не сказал: Замёрз, не могу. Видели мы и вскипала кровь Немцы сидели у жарких костров. Но, побеждая, надо уметь Ждать, негодуя, ждать и терпеть. По чёрным деревьям всходил рассвет, По чёрным деревьям спускалась мгла. Но тихо лежи, раз приказа нет, Минута боя ещё не пришла. Ракета всплывёт и сумрак рвёт. Теперь не жди, товарищ! Вперёд! Мы окружили их блиндажи, Мы половину взяли живьём… А ты, ефрейтор, куда бежишь? Пуля догонит сердце твоё. Кончился бой. Теперь отдохнуть, Ответить на письма… И снова в путь! Ракета всплывёт и сумрак рвёт. Теперь не жди, товарищ! Вперёд! Мы окружили их блиндажи, Мы половину взяли живьём… А ты, ефрейтор, куда бежишь? Пуля догонит сердце твоё. Кончился бой. Теперь отдохнуть, Ответить на письма… И снова в путь!

Николай Майоров Николай Майоров родился в Иванове в семье рабочего. Окончив школу, поступил на исторический факультет МГУ, а с 1939 года стал ещё посещать поэтический семинар в Литинституте. Писать начал рано, первые стихи напечатал в университетской многотиражке. Летом 1941 года вместе с другими студентами на сооружении противотанковых рвов под Ельней. В октябре 1941 года добился зачисления в действующую армию. Николай Майоров родился в Иванове в семье рабочего. Окончив школу, поступил на исторический факультет МГУ, а с 1939 года стал ещё посещать поэтический семинар в Литинституте. Писать начал рано, первые стихи напечатал в университетской многотиражке. Летом 1941 года вместе с другими студентами на сооружении противотанковых рвов под Ельней. В октябре 1941 года добился зачисления в действующую армию. Мы жгли костры и вспять пускали реки. Нам не хватало неба и воды. Упрямой жизни в каждом человеке Железом обозначены следы Так в нас запали прошлого приметы. А как любили мы спросите жён! Пройдут века, и вам солгут портреты, Где нашей жизни ход изображён. Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах прочитаете, как миф, О людях, что ушли, не долюбив, Не докурив последней папиросы… Мы жгли костры и вспять пускали реки. Нам не хватало неба и воды. Упрямой жизни в каждом человеке Железом обозначены следы Так в нас запали прошлого приметы. А как любили мы спросите жён! Пройдут века, и вам солгут портреты, Где нашей жизни ход изображён. Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах прочитаете, как миф, О людях, что ушли, не долюбив, Не докурив последней папиросы…

Муса Джалиль В мае 1945 г. боец одного из подразделений советских войск, штурмовавших Берлин, во дворе фашистской тюрьмы Моабит нашел записку, в которой говорилось: В мае 1945 г. боец одного из подразделений советских войск, штурмовавших Берлин, во дворе фашистской тюрьмы Моабит нашел записку, в которой говорилось: «Я, известный татарский писатель Муса Джалиль, заключен в Моабитскую тюрьму как пленный, которому предъявлены политические обвинения, и, наверное, буду скоро расстрелян. Если кому-нибудь из русских попадет эта запись, пусть передадут привет от меня моим товарищам-писателям в Москве». Весть о подвиге татарского поэта пришла на родину. «Я, известный татарский писатель Муса Джалиль, заключен в Моабитскую тюрьму как пленный, которому предъявлены политические обвинения, и, наверное, буду скоро расстрелян. Если кому-нибудь из русских попадет эта запись, пусть передадут привет от меня моим товарищам-писателям в Москве». Весть о подвиге татарского поэта пришла на родину. После войны были опубликованы стихи из «Моабитской тетради» После войны были опубликованы стихи из «Моабитской тетради» Если жизнь проходит без следа, В низости, в неволе, что за честь! Лишь в свободе жизни красота! Лишь в отважном сердце вечность есть! Если кровь твоя за Родину лилась, Ты в народе не умрешь, джигит, Кровь предателя струится в грязь, Кровь отважного в сердцах горит. Умирая, не умрет герой Мужество останется в веках. Имя прославляй свое борьбой, Чтоб оно не смолкло на устах! Если жизнь проходит без следа, В низости, в неволе, что за честь! Лишь в свободе жизни красота! Лишь в отважном сердце вечность есть! Если кровь твоя за Родину лилась, Ты в народе не умрешь, джигит, Кровь предателя струится в грязь, Кровь отважного в сердцах горит. Умирая, не умрет герой Мужество останется в веках. Имя прославляй свое борьбой, Чтоб оно не смолкло на устах!

Муса Джалиль Не преклоню колен, палач, перед тобою, Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей. Придет мой час умру. Но знай: умру я стоя, Хотя ты голову отрубишь мне, злодей. Не преклоню колен, палач, перед тобою, Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей. Придет мой час умру. Но знай: умру я стоя, Хотя ты голову отрубишь мне, злодей. Увы, не тысячу, а только сто в сраженье Я уничтожить смог подобных палачей. За это, возвратясь, я попрошу прощенья, Колена преклонив, у родины моей. Увы, не тысячу, а только сто в сраженье Я уничтожить смог подобных палачей. За это, возвратясь, я попрошу прощенья, Колена преклонив, у родины моей.

Из «Моабитской тетради» «Друг! Не горюй, что рано умираем… Мы не из тех, кто мог с пути свернуть. Мы умираем на переднем крае, Нас перед смертью нечем упрекнуть». «Друг! Не горюй, что рано умираем… Мы не из тех, кто мог с пути свернуть. Мы умираем на переднем крае, Нас перед смертью нечем упрекнуть». «…Как знамя, верность Родине подняв, Джигит прошел огонь и воду. Не автоматом, не конем силен, А клятвою своей народу» «…Как знамя, верность Родине подняв, Джигит прошел огонь и воду. Не автоматом, не конем силен, А клятвою своей народу» (Моабитская тетрадь, ноябрь 1943 года) (Моабитская тетрадь, ноябрь 1943 года)

Семен Гудзенко Семён Петрович Гудзенко (5 марта 1922, Киев 12 февраля 1953, Москва) советский поэт- фронтовик. Семён Петрович Гудзенко (5 марта 1922, Киев 12 февраля 1953, Москва) советский поэт- фронтовик. В 1939 г. поступил в ИФЛИ и переехал в Москву. В 1941 г. добровольцем ушёл на фронт, в 1942 был тяжело ранен. После ранения был фронтовым корреспондентом. Первую книгу стихов выпустил в 1944 г. После окончания Второй мировой войны работал корреспондентом в военной газете. В 1939 г. поступил в ИФЛИ и переехал в Москву. В 1941 г. добровольцем ушёл на фронт, в 1942 был тяжело ранен. После ранения был фронтовым корреспондентом. Первую книгу стихов выпустил в 1944 г. После окончания Второй мировой войны работал корреспондентом в военной газете.

Из записных книжек солдата Семена Гудзенко: "Ранен. В живот. На минуту теряю сознание. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Везут на санях". «Перед атакой», 1942 год Когда на смерть идут - поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою - час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг, весь почернел от пыли минной. Разрыв - и умирает друг. И значит - смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черёд, за мной одним идёт охота. Будь проклят сорок первый год - ты, вмёрзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв - и лейтенант хрипит, и смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать, и нас ведёт через траншеи Окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был короткий. А потом глушили водку ледяную, И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.

Они не вернулись с поля боя... Молодые, сильные, жизнелюбивые... Непохожие друг на друга в частностях, они были схожи друг с другом в общем. Они не вернулись с поля боя... Молодые, сильные, жизнелюбивые... Непохожие друг на друга в частностях, они были схожи друг с другом в общем. Они мечтали о творческом труде, о горячей и чистой любви, о светлой жизни на земле. Они мечтали о творческом труде, о горячей и чистой любви, о светлой жизни на земле. Честнейшие из честнейших, они оказались смелейшими из смелейших. Честнейшие из честнейших, они оказались смелейшими из смелейших. Они без колебаний вступили в борьбу с фашизмом. Это о них написано: Они без колебаний вступили в борьбу с фашизмом. Это о них написано: Они уходили, твои одногодки, Зубов не сжимая, судьбу не кляня. А путь предстояло пройти не короткий: От первого боя до вечного огня...

Молодые поэты, погибшие на фронтах Великой Отечественной войны

Мы еще застали те дворы, откуда они уходили на фронт. Палисадники, сараи, липа под окном, полуторка, поднимавшая клубы пыли на нашей улице, — очень многое вокруг было допотопным, то есть довоенным.

И та сирень, у которой прощались выпускники 1941-го, осыпала на нас свой цвет, когда мы играли в войну. После дождя в довоенной бочке качалась темная вода со звездами. Вечером, уходя со двора все в пыли и ссадинах, вдруг таинственный ветер из сада касался наших разгоряченных лиц, и нам казалось, что там, в саду, кто-то тихо плачет и это не листья под лунным светом, а девичьи плечи вздрагивают.

Ночная бабочка неслышно бьется в стекло, дрожит. Так повестка дрожит в материнской руке. Заветная тетрадка для стихов еще не в рюкзаке, а под подушкой.

В мае вечерние сумерки слишком быстро переходят в утренние. Молчите, будильники. Не греми, рукомойник. Помолчите, репродукторы. Паровоз с красной звездой на груди, постой еще на запасном пути… Дайте дописать стихи.

***
Всеволод Багрицкий
1941 г.
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.

***
Николай Овсянников
1942 г.
В том мае мы еще смеялись,
Любили зелень и огни.
Ни голос скрипок, ни рояли
Нам не пророчили войны.
Мы не догадывались, споря
(Нам было тесно на земле),
Какие годы и просторы
Нам суждено преодолеть.
Париж поруганный и страшный,
Казалось, на краю земли,
И Новодевичьего башни
Покой, как Софью, стерегли.

И лишь врасплох, поодиночке,
Тут бред захватывал стихи,
Ломая ритм, тревожа строчки
Своим дыханием сухим.

Теперь мы и схожей и старше,
Теперь в казарменной ночи
На утренний подъем и марши —
Тревогу трубят трубачи.

Теперь, мой друг и собеседник,
Романтика и пот рубах
Уже не вымысел и бредни,
А наша трудная судьба.

Она сведет нас в том предместье,
Где боя нет, где ночь тиха,
Где мы, как о далеком детстве,
Впервые вспомним о стихах.

Пусть наша юность не воскреснет,
Траншей и поля старожил!
Нам хорошо от горькой песни,
Что ты под Вязьмою сложил.

***
Ариан Тихачек
19 января 1943 г.
Еще пятнадцать лет имея,
Я часто думал перед сном,
Что хорошо бы не старея
Всю жизнь быть в возрасте одном.

Мечтал тогда я жить на свете
Двадцатилетним весь свой век.
Я думал — счастье в годы эти
Всегда имеет человек.

Теперь мечты те былью стали:
Настал двадцатый в жизни год.
Но счастья нет. Найду едва ли.
Быстрее смерть меня найдет.

И вот я двадцать лет имея,
Опять мечтаю перед сном,
Что хорошо бы не старея,
Быть снова маленьким юнцом.

***
Захар Городисский
9 августа 1943 г.
Если мне смерть повстречается близко
И уложит с собою спать,
Ты скажешь друзьям, что Захар Городисский
В боях не привык отступать,
Что он, нахлебавшись смертельного ветра,
Упал не назад, а вперед,
Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра
Вошли в завоеванный счет

МОЛОДЫЕ ПОЭТЫ, ПОГИБШИЕ НА ФРОНТАХ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
Андрухаев Хусен, 20 лет
Артемов Александр, 29 лет
Багрицкий Всеволод, 19 лет
Богатков Борис, 21 год
Вакаров Дмитрий, 24 года
Викторас Валайтис, 27 лет
Винтман Павел, 24 года
Городисский Захар, 20 лет
Гурян (Хачатурян) Татул, 29 лет
Занадворов Владислав, 28 лет
Калоев Хазби, 22 года
Квициниа Леварса, 29 лет
Коган Павел, 24 года
Крапивников Леонид, 21 год
Кульчицкий Михаил, 23 года
Лебедев Алексей, 29 лет
Ливертовский Иосиф, 24 года
Лобода Всеволод, 29 лет
Лукьянов Николай, 22 года
Майоров Николай, 22 года
Овсянников Николай, 24 года
Подаревский Эдуард, 24 года
Подстаницкий Александр, 22 года
Поляков Евгений, 20 лет
Разиков Евгений, 23 года
Размыслов Ананий, 27 лет
Римский-Корсаков Всеволод, 25 лет (умер в ленинградской блокаде)
Розенберг Леонид, 22 года
Стрельченко Вадим, 29 лет
Суворов Георгий, 25 лет
Сурначев Микола, 27 лет
Тихачек Ариан, 19 лет
Ушков Георгий, 25 лет
Федоров Иван, 29 лет
Шершер Леонид, 25 лет
Шульчев Валентин, 28 лет
Эсенкоджаев Кусейин, 20 лет

Если вдруг в вашей семье сохранилась память о ребятах из этого списка, а так же о тех молодых поэтах, которых в нем не оказалось, — напишите нам.

Просмотры: 0

Разработка представляет собой готовый сценарий с текстами стихов и презентацией, содержащей портреты и краткие биографические сведения о не вернувшихся с войны поэтах:М. Кульчицком, Е. Березницком, В. Занадворове, Н. Майорове, Б. Котове, В. Багрицком, Б. Богаткове, Г. Суворове, Д. Вакарове, И. Уткине и др.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Литературная композиция «По дорогам памяти и славы»

Слайд 1.

(вступительное слово)

А. Екимцев ПОЭТЫ

Где-то под лучистым обелиском,

От Москвы за тридевять земель,

Спит гвардеец Всеволод Багрицкий,

Завернувшись в серую шинель.

Где-то под березою прохладной,

Что мерцает в лунном далеке,

Спит гвардеец Николай Отрада

С записною книжкою в руке.

И под шорох ветерка морского,

Что зарей июльскою согрет,

Спит без пробужденья Павел Коган

Вот уж ровно девятнадцать лет.

И в руке поэта и солдата

Так вот и осталась на века

Самая последняя граната —

Самая последняя строка.

Спят поэты — вечные мальчишки!

Им бы завтра на рассвете встать,

Чтобы к запоздавшим первым книжкам

Предисловия кровью написать!

Ведущий 1

Священна память о павших….

Но как мало мы знаем о людях, сражавшихся с фашистами и павших в борьбе за свободу и независимость нашей Родины.

Знаем ли мы, помним ли мы о поэтах, талант которых убила фашистская пуля?..

Ведущий 2

Имена... Имена... Имена... Все молодые, талантливые, жадные до жизни, преданные Родине и поэзии. К сожалению, рано ушедшие и поэтому малоизвестные, не вошедшие в школьные хрестоматии…Ведь что ни фамилия, что ни строчка - то молодая, оборванная войной жизнь. Молодые на войне и молодые о войне. Эта тема стала главной в творчестве многих писателей и поэтов.

Давид Самойлов писал:

Слайд 2.

Ведущий 1

Как это было! Как совпало -

Война, беда, мечта и юность!

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось…

Ведущий 2

Сороковые, роковые.

Свинцовые, пороховые…

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

Слайд 3.

Ведущий 1

Ведущий 2

Война унесла почти 27 млн. жизней советских людей.

Ведущий 1

1215 писателей ушли воевать с врагом.

Ведущий 2

Более 400 из них отдали свою жизнь за освобождение Родины.

Слайд 4.

Ведущий 1

Из студенческой аудитории шагнул на фронт поэт Николай Отрада . «Историю пересдам, когда вернусь, а сам пойду делать историю…»,- сказал он и на следующий день ушёл добровольцем на войну с белофиннами. В 1940 году, окружённый врагами, которые кричали ему: «Москва, сдавайся!», Николай воскликнул: «Москва не сдаётся!..» и бросился в атаку.

Ведущий 2

Взвод прорвался, а молодой поэт остался лежать на снегу. Это был первый убитый еще накануне Великой Отечественной поэт. Юноша, который мечтал «мир облететь без посадки!..». Мечтал ли он славе, о подвигах или, тем более, о посмертной славе? Нет, конечно же. Это было порывом души, стремлением отдать всё, что только возможно, во имя свободы и независимости Родины.

Слайд 5.

Чтец 1

Мир

Он такой,

Что не опишешь сразу,

Потому что сразу не поймешь!

Дождь идет...

Мы говорим: ни разу

Не был этим летом сильный дождь.

Стоит только далям озариться -

Вспоминаем

Молодость свою.

Утром

Заиграют шумно птицы...

Говорим: по-новому поют.

Всё:

Мои поля,

Долины, чащи,

Солнца небывалые лучи -

Это мир,

Зеленый и журчащий,

Пахнущий цветами и речистый.

Он живет

В листве густых акаций,

В птичьем свисте,

В говоре ручья.

Только нам

Нельзя в нем забываться

Так,

Чтоб ничего не различать.

Чтоб цвела земля во всей красе,

Чтобы жизнь цвела,

Гудела лавой,

Старое сметая на пути.

Ну, а что касается до славы -

Слава не замедлит к нам прийти.

1939

Ведущий 1

Сквозь десятилетия пробираются к нам поэты, погибшие в годы Великой Отечественной Войны. Навеки они останутся девятнадцатилетними и двадцатилетними: Мусса Джалиль, Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров, Уткин, Всеволод Багрицкий. Они оставили после себя стихотворный рассказ о своем поколении, о своем времени:

Слайд 6.

Чтец 2

Есть в наших днях такая точность,

Что мальчики иных веков,

Наверно, будут плакать ночью

О времени большевиков.

И будут жаловаться милым,

Что не родились в те года,

Когда звенела и дымилась,

На берег рухнувши, вода.

Они нас выдумают снова -

Сажень косая, твердый шаг -

И верную найдут основу,

Но не сумеют так дышать,

Как мы дышали, как дружили,

Как жили мы, как впопыхах

Плохие песни мы сложили

О поразительных делах.

Мы были всякими, любыми,

Не очень умными подчас.

Мы наших девушек любили,

Ревнуя, мучаясь, горячась.

Мы были всякими. Но, мучась,

Мы понимали: в наши дни

Нам выпала такая участь,

Что пусть завидуют они.

Они нас выдумают мудрых,

Мы будем строги и прямы,

Они прикрасят и припудрят,

И все-таки пробьемся мы!

Но людям Родины единой,

Едва ли им дано понять,

Какая иногда рутина

Вела нас жить и умирать.

И пусть я покажусь им узким

И их всесветность оскорблю,

Я - патриот. Я воздух русский,

Я землю русскую люблю,

Я верю, что нигде на свете

Второй такой не отыскать,

Чтоб так пахнуло на рассвете,

Чтоб дымный ветер на песках...

И где еще найдешь такие

Березы, как в моем краю!

Я б сдох как пес от ностальгии

В любом кокосовом раю.

Но мы еще дойдем до Ганга,

Но мы еще умрем в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя.

1940-1941

Ведущий 2

Так писал о своем поколении Павел Коган. За время своей короткой жизни он не увидел в печати ни одного стихотворения подписанного его именем. Стихи поэта хранились в памяти друзей по жизни, по поэзии

Романтик - поэт предчувствовал и знал, что мы, сегодняшние, будем сравнивать себя с ними.

Ведущий 2

Погиб Павел Коган в страдные дни сорок второго под Новороссийском, возглавляя поиск разведчиков. В полный рост он пошел под пули, так же как шел по жизни. Остались стихи к известной песне “Бригантина”: “Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза…”

Слайд 7.

(Звучит песня «Бригантина»)

Слайд 8.

Ведущий 1

А вот как сказал о своем поколении другой поэт-боец Михаил Кульчицкий :

Мы - мечтатели. Про глаза - озера.

Неповторимые мальчишеские бредни.

Мы последние с тобою фантазеры

До тоски, до берега, до смерти.

Ведущий 2

Кульчицкий учился в Харьковском университете и в Московском литературном институте. Жил в общежитии, постоянно подрабатывал, а единственным видом имущества была толстая бухгалтерская книга, куда Михаил Кульчицкий записывал стихи. В декабре сорок второго, окончив военное училище, он уезжает на фронт, где пишет стихотворение - признание о трудной работе на войне.

Ведущий 1

С первых дней Великой Отечественной войны Кульчицкий был в армии. В декабре 1942 года он окончил пулеметно-минометное училище, в звании младшего лейтенанта отбыл на фронт. Он погиб под Сталинградом в январе 1943 года “Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!” - обращается поэт к таким же молодым, мало что знавшим о войне:

Слайд 9.

Чтец 3

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!

Что? Пули в каску безопасней капель?

И всадники проносятся со свистом

вертящихся пропеллерами сабель.

Я раньше думал: "лейтенант"

звучит вот так: "Налейте нам!"

И, зная топографию,

он топает по гравию.

Война - совсем не фейерверк,

а просто - трудная работа,

когда,

Черна от пота,

Вверх

скользит по пахоте пехота.

Марш!

И глина в чавкающем топоте

До мозга костей промерзших ног

Наворачивается на чeботы

Весом хлеба в месячный паек.

На бойцах и пуговицы вроде

Чешуи тяжелых орденов.

Не до ордена.

Была бы Родина

с ежедневными Бородино.

Слайд 10.

Ведущий 2

Евгений Николаевич Березницкий родился в 1909 г. Писал детские и лирические стихи. Выпустил в Новосибирском книжном издательстве детскую книжку в стихах «Похождения храброго ерша» и сборник лирических стихотворений «На Оби». В начале Великой Отечественной войны ушел на фронт добровольцем. Осенью 1941 г. .погиб в боях на Ельнинском направлении.

Чтец 4

За честь Родины

За каждый колос, опавший

С твоих, отчизна полей;

За каждый волос, упавший

С головок наших детей;

За стон от боли жестокой,

Слетающий с братских губ,

Отплатим мы око за око,

Отплатим мы зуб за зуб.

Не быть рабыней отчизне,

И нам рабами не жить!

За счастье свободной жизни

Не жалко голов сложить!

Отсюда наше бесстрастье,

Начало свое берет.

Священна ненависть наша,

Расплаты большой черед!

Нет краше, страна родная,

Счастья тебе служить,

Идем мы, смерть презирая,

Не умирать, а жить!

Слайд 11.

Ведущий 1

Владислав Занадворов не дожил до Победы - он погиб в 1942 году в битве на Волге. А родился он на берегах Камы, в Перми. Учился, работал геологом, успел побывать в экспедициях на Кольском полуострове, на Крайнем Севере, за Полярным кругом, в Казахстане.

Ведущий 2

До начала Великой Отечественной войны он уже был автором двух книжек - повести “Медная гора” и сборника стихов “Простор”. В годы войны он был призван в армию и отправлен на Сталинградский фронт, где и погиб 28 ноября 1942 года. Похоронен в братской могиле в станице Чернышевской.

Чтец 5

Память

Когда и в жилах стынет кровь,

Я грелся памятью одной.

Твоя незримая любовь

Всегда была со мной.

В сырой тоске окопных дней,

В палящем, огненном аду

Я клялся памятью моей,

Что я назад приду.

Хотя б на сломанных ногах,

На четвереньках приползу.

Я в окровавленных руках

Свою любовь несу.

Как бьется сердце горячо,

Летя стремительно на бой!

Я чувствую твое плечо,

Как будто ты со мной.

Пусть сомневается другой,

А я скажу в последний час,

Что в мире силы нет такой,

Чтоб разлучила нас!

Слайд 12.

Ведущий 1

Один из наиболее самобытных поэтов предвоенного поколения Николай Майоров. Ему не приходилось искать себя и свою тему. Его поэтический мир с самого начала был редко очерчен. Майоров увидел, как бы со стороны самого себя и поколение, к которому принадлежал. До войны поэт учился на историческом факультете МГУ и одновременно посещал занятия литературного института.

Ведущий 2

Осенью сорок первого ушел добровольцем на фронт и погиб как и его собратья по перу. Оборвались молодые жизни полные планов, мечтаний. Остались только поэтические строчки как обращение к тем, ради кого они отдали свои жизни:

Чтец 6

Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитаете как миф

О людях, что ушли не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Когда б не бой, не вечные исканья

Крутых путей к последней высоте,

Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,

В столбцах газет, в набросках на холсте.

Мир, как окно, для воздуха распахнут,

Он нами пройден, пройден до конца,

И хорошо, что руки наши пахнут

Угрюмой песней верного свинца.

И как бы ни давили память годы,

Нас не забудут потому вовек,

Что, всей планете делая погоду,

Мы в плоть одели слово "Человек"!

Ведущий 1

Литературное наследство Майорова - это сто страниц, три тысячи машинописных строк. Он очень рано осознал себя поэтом своего поколения - глашатаем того предвоенного поколения, которое приходило к внутренней зрелости в конце 30-х годов.

Он умер, как сам предсказал: в бою.

Ведущий 2

Доброволец-разведчик погиб, не докурив последней папиросы, не дописав последнего стихотворения, не долюбив, не дождавшись книги своих стихов, не окончив университета, не доучившись в Литературном институте, не раскрыв всех возможностей. Все в его жизни осталось незавершенным...

Слайд 13.

Ведущий 1

Погиб на войне поэт Борис Котов . В 1942 г. добровольцем ушёл на фронт, вопреки решению врачебной комиссии, признавшей его непригодным к военной службе. Писал стихи на поле боя.

Ведущий 2

Борис Котов посмертно в 1944 г. удостоен звания Героя Советского Союза и награждён орденом Ленина, медалью.

Чтец 7

Полмига

Нет, не до седин, не до славы

Я век свой хотел бы продлить.

Мне б только до той вон канавы

Полмига, полшага прожить.

Прижаться к земле - и в лазури

Июльского ясного дня

Увидеть оскал амбразуры

И острые вспышки огня.

Мне б только вот эту гранату,

Злорадно поставив на взвод,

Всадить её, врезать, как надо,

В четырежды проклятый дзот.

Чтоб стало в нём пусто и тихо,

Чтоб пылью осел он в траву!

Прожить бы мне эти полмига,

А там я сто лет проживу.

Слайд 14.

Ведущий 1

Под Ленинградом навеки остался Всеволод Багрицкий . Писать стихи начал в раннем детстве. С первых дней войны В.Багрицкий рвался на фронт. Его стихи входили во все антологии столь любимого советским литературоведением жанра "поэты, павшие на Великой Отечественной войне". В.Багрицкий погиб 26 февраля 1942 года.

Чтец

Самое страшное в мире -

Это быть успокоенным.

Славлю Котовского разум,

Который за час перед казнью

Тело свое граненое

Японской гимнастикой мучил.

Самое страшное в мире -

Это быть успокоенным.

Славлю мальчишек смелых,

Которые в чужом городе

Пишут поэмы под утро,

Запивая водой ломозубой,

Закусывая синим дымом.

Самое страшное в мире -

Это быть успокоенным.

Славлю солдат революции,

Мечтающих над строфою,

Распиливающих деревья,

Падающих на пулемет!

Чтец

Мне противно жить не раздеваясь ,

На гнилой соломе спать.

И, замерзшим нищим подавая,

Надоевший голод забывать.

Коченея, прятаться от ветра,

Вспоминать погибших имена,

Из дому не получать ответа,

Барахло на черный хлеб менять.

Путать планы, числа и пути,

Ликовать, что жил на свете меньше

Двадцати.

1941

Слайд 15.

Ведущий 2

Борис Богатков предпочитает добровольно уйти в пехоту, сразу на фронт. Но не успел как следует повоевать, не успел по-настоящему схватиться с врагом, и вот тяжелая контузия и госпиталь.

Ведущий 1

Его оружием стали перо и карандаш, а его поэтический дар звал народ к труду и борьбе. Ночи напролёт просиживал Борис в своей скромной комнатенке, выводя в тетради строчки новых стихов и злых частушек, клеймивших фашистское зверьё.

Так, прожив на свете чуть более двадцати лет, под Смоленском погиб сибирский поэт Борис Андреевич Богатков.

Слайд 16.

Чтец (

У эшелона обнимемся.

Искренняя и большая

Солнечные глаза твои

Вдруг затуманит грусть.

До ноготков любимые,

Знакомые руки сжимая,

Повторю на прощанье:

"Милая, я вернусь.

Я должен вернуться, но если.

Если случится такое,

Что не видать мне больше

Суровой родной страны,-

Одна к тебе просьба, подруга

Сердце свое простое

Отдай ты честному парню,

Вернувшемуся с войны".

1942

Слайд 17.

Ведущий 2

Георгий Кузьмич Суворов родился в 1919 г. в Хакасии. Закончил семилетку и педучилище в Абакане, учился в Красноярском пединституте. В 1939 г. был призван в ряды Красной Армии. С начала Великой Отечественной войны- на фронте. Служил в прославленной панфиловской дивизии. В бою под Ельней был ранен.

Ведущий 1

После госпиталя, весной 1942 г., попал на Ленинградский фронт, а с конца 1943 г. командовал взводом бронебойщиков. Стихи начал писать еще в педучилище. Печатался в красноярских газетах, а с начала войны - в журналах «Звезда» и «Ленинград». Погиб в дни наступления войск Ленинградского фронта, при форсировании реки Нарвы, 13 февраля 1944 г. в звании гвардии лейтенанта.

Чтец Еще утрами черный дым клубится

Над развороченным твоим жильем.

И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным огнем.

Еще ночами белыми нам снятся,

Как вестники потерянной любви,

Живые горы голубых акаций

И в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо верим,

Что будет день - мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь раскроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.

И первый проблеск утра, как стекло.

Мой милый друг, а все-таки как быстро,

Как быстро наше время протекло!

В воспоминаньях мы тужить не будем,

Зачем туманить грустью ясность дней.

Свой добрый век мы прожили как люди -

И для людей...

Ведущий 2

Когда началась война, Суворов оказался на Ленинградском фронте. Книжка стихов Георгия Суворова “Слово солдата” была подписана к печати через несколько месяцев после его гибели. Погиб Георгий Суворов 13 февраля 1944 года

Слайд 18.

Ведущий 1

Окрыляющая, романтическая в своей идеальности красота России по-своему передана в лирике военных лет Иосифа Уткина . “Его стихи, написанные в годы войны, пожалуй, самые сильные в его поэтическом наследстве”,- отмечает в своих воспоминаниях Е. Долматовский.

Ведущий 2

Иосиф Уткин погиб 13 ноября 1944 года в авиакатастрофе, возвращаясь в Москву с фронта. Полгода он не дожил до Победы… Летом того же года, перед гибелью, у него вышел сборник стихов “О Родине. О дружбе. О любви”.

Чтец

Петлицы

Не могли бы вы, сестрица,

Командиру услужить?

Не могли бы вы петлицы

На шинель мою нашить?

Может быть, вдали, в разлуке,

Невзначай взглянув на них,

Я с волненьем вспомню руки,

Нашивавшие мне их.

Сердцу станет так приятно!

А когда война пройдет,

А когда меня обратно

К вам победа приведет,

Может быть, тогда, сестрица,

Уцелевшие в огне

Эти скромные петлицы

Вам напомнят обо мне...

1941

Слайд 19.

Чтец

ТЫ ПИШЕШЬ ПИСЬМО МНЕ

На улице полночь. Свет догорает.

Высокие звезды видны.

Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,

В пылающий адрес войны.

Как долго ты пишешь его, дорогая,

Окончишь и примешься вновь.

Зато я уверен: к переднему краю

Прорвется такая любовь!

Давно мы из дома. Огни наших комнат

За дымом войны не видны.

Но тот, кого любят,

Но тот, кого помнят,

Как дома - и в дыме войны!

Теплее на фронте от ласковых писем.

Читая, за каждой строкой

Любимую видишь

И родину слышишь,

Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.

И время такое придет:

Останутся грусть и разлука за дверью

И в дом только радость войдет.

И как-нибудь вечером вместе с тобою,

К плечу прижимаясь плечом,

Мы сядем и письма, как летопись боя,

Как хронику чувств, перечтем.

1943

Слайд 20.

Ведущий 1

Дмитрий Вакаров прожил всего двадцать пять лет. Его жизнь была короткой, но яркой.

Родился Вакаров в 1920 году в Закарпатье в семье крестьянина. Детские и юношеские годы будущий поэт провел в нищете. Он рано начал задумываться над причинами тяжелой жизни простых людей. Поступив осенью 1941 года на филологический факультет Будапештского университета, Дмитрий Вакаров установил связь с антифашистским подпольем.

Ведущий 2

А в 1944 году его арестовали фашисты и бросили в фашистский концлагерь Дахау. В тюремных застенках поэта подвергали жестоким пыткам. Но ничто не сломило его воли. Мужественно перенося мучения, Вакаров создавал боевые, оптимистические стихи. Полные любви к родному народу и веры в светлое будущее, их нельзя читать без волнения. В каждой строке, в каждом слове бьется горячее сердце патриота, мужественного борца за свободу и счастье родины.

Чтец

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

К Москве он отчаянно рвется,

Победа все снится ему.

Забыл он, что Русь не сдается

В боях

Никогда

Никому!

Идет он на праздник кровавый,

Позор его ждет впереди.

В России не встретит он славы

Такого

Не будет,

Не жди!

В безумном и диком порыве

Скрежещет зубами палач;

Доносятся звуки надрыва —

И стоны,

И вопли,

И плач.

Забыл он судьбу Бонапарта,

Не знает он русский народ,

И в пьяном, кошмарном азарте

Полки он

На гибель

Ведет.

Он встретит героев с "Авроры",

Героев без страха, без слез.

Ждет гадов на русских просторах

Лишь ненависть,

Штык

И мороз.

Победу в Москве он не встретит,

Ни ключ от кремлевских дверей.

Русь гордо на вызов ответит:

Бей подлых,

Незваных

Гостей!

На битву встают миллионы,

С сугроба идут на сугроб.

Найдут на Руси все тевтоны

И смерть,

И могилу,

И гроб.

Слайд 21.

Ведущий 1

И это далеко не все поэты, которые не вернулись из боя. Жизнь их оборвалась на самом начале их творческого пути. Конечно, уход из жизни любого человека - это всегда потеря, но уход из жизни поэта - это гибель целой поэтической Вселенной, особого мира, созданного им и уходящего вместе с ним...

Ведущий 2

Они вечно будут жить в сердцах и в памяти. Слава воинам - поэтам, отдавшим свои жизни ради мира на земле.

Слайд 22.

Ведущий 1

Короткий гром — глухой обвал,

Рожденье света и озона,

Далеких молний карнавал

Над четко черным горизонтом,

Ведущий 2

Родиться, вспыхнуть, ослепить,

Исчезнуть, не дождясь рассвета.

Так гаснут молнии в степи,

Так гибнут звезды и поэты.

Слайд 23.

Ведущий 1

И всё ж, поэт не может умереть!

И не умрет народ, рождающий поэтов!

Воспрянет разум, чтобы обогреть

Ведущий 2

Исчезнет зло и ненависть в крови

И если жертвовать собою и придется

Погибнуть - то духовно, от любви!

Литература:

Бессмертие. Стихи советских поэтов, погибших на фронтах Великой Отечественной Войны, 1941-1945. Москва, "Прогресс", 1978.
Борис Александрович Котов: (К 80-летию со дня рождения) // Тамб. даты. 1989 год.: рек. библиогр. указ. - Тамбов, 1988. - С. 26-27.
Коган Павел. Кульчицкий Михаил. Майоров Николай. Отрада Николай. Сквозь время.// В.А.Швейцер .М., Сов.писатель, 1964. - 216 с.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне: Академический проект, 2005. - 576 с.